Сын поэта Василия СТУСА Дмитрий: «Общий язык с отцом я нашел в 15 лет, когда гэбисты сказали мне, что он предатель»

Дмитрий Стус — литературовед, писатель, директор Национального музея Тараса Шевченко. Его отец — поэт, литературовед, переводчик и правозащитник Василий Стус — один из ярчайших представителей украинского культурного движения шестидесятников. Родился в 1938 году в селе Рахновка Винницкой области. С 1939 года жил в Донецке. Окончил местный педагогический институт. Работал учителем украинского языка и литературы, литературным редактором газеты «Социалистический Донбасс».

В сентябре 1965 года во время премьеры фильма Сергея Параджанова «Тени забытых предков» Стус вместе с Вячеславом Чорновилом и другими общественными деятелями выступил против массовых арестов в среде украинской интеллигенции. Активная деятельность в защиту прав человека и стала причиной первого ареста Стуса в 1972 году. Поэта обвинили в антисоветской агитации, приговорив к пяти годам заключения и трем годам ссылки. Он вернулся в Киев осенью 1979 года, но уже через полгода был снова арестован и осужден на 10 лет тюрьмы и пять лет ссылки как особо опасный рецидивист.

Отбывал наказание в лагере особого режима для политзаключенных в селе Кучино Пермской области. Умер в карцере в ночь с 3 на 4 сентября 1985 года, после объявленной голодовки, по официальной версии — от переохлаждения. Поэта перезахоронили в Киеве на Байковом кладбище в ноябре 1989 года.

Дмитрий, очень мало общавшийся с отцом, значительную часть жизни посвятил изучению его литературного наследия, написал несколько научных трудов, а также монографию «Василий Стус: жизнь как творчество». За нее в 2007 году автор получил Национальную премию имени Тараса Шевченко. Книга пережила несколько изданий и по-прежнему пользуется читательским интересом. Единственное, о чем сожалеет Дмитрий Васильевич, что произведения его отца не переводятся на иностранные языки и никто в стране не занимается по-настоящему популяризацией литературного наследия украинцев.

«ТЕ, КТО ВНЕДРЯЛИ ЛОЗУНГ «СПАСИБО ЖИТЕЛЯМ ДОНБАССА...», ДУМАЛИ О ТОМ, КАК ЭТО ПОТОМ АУКНЕТСЯ?»

— Сейчас многие политики говорят о том, что бороться за Донбасс не имеет смысла, что нужно отгородить оккупированную территорию и оставить в покое. На ваш взгляд, надо бороться за восточные регионы, оккупированные Россией?

— Я не представляю себе Украину без Донбасса. Это территории, которые я очень люблю. Украинская степь, край, куда люди убегали, чтобы сохранить жизнь и свободу, из тех регионов, которые традиционно считались украинскими.

В том, что произошло, в первую очередь виноваты политики, на протяжении всех 25 лет независимости не занимавшиеся культурно-информационной сферой. Они думали, что все произойдет само по себе. А так не бывает. Сейчас, конечно, условия для разрешения конфликта не благоприятны. Но чтобы почувствовать себя политически сознательной нацией и жить нормально, надо что-то решать даже вот в таких условиях.

---

---

— Вы изучали историю региона — думаете, у него есть украинская перспектива?

— Последние 10 лет разные силы, в первую очередь политические, пытаются навязать другим свою правду, на одно видение ситуации. Если это продолжится, я шансов на восстановление отношений не вижу.

Если же мы научимся понимать, что у нас должны быть равные правила игры для всех, и примем как должное, что многие жители Донбасса могут строить свою жизнь иначе, но при таких различиях все равно у нас больше общего, тогда есть шанс на единство. Это зависит только от  всех жителей Украины. Хотя прежде политические силы играли только на том, что нас разъединяет. В итоге мы сегодня имеем то, что имеем.

— Когда Донбасс сможет стать действительно украинским?

— Есть ряд причин нынешнего состояния дел на Донбассе, которые не учитывались всеми поколениями украинских политиков. Когда мы говорим о заигрывании с проукраинскими силами всех президентов, то должны понимать, что оно происходило с теми, кто оформился как лидер общественного мнения в середине прошлого века. Они не понимали современный им мир и не могли ничего нового запустить. А сегодня жить представлениями 1960-1970 годов абсурдно.

В книге об отце я уделил много внимания истории Донбасса. В середине 1990-х годов туда приехал американский исследователь японского происхождения Хироаки Куромия и прожил в регионе семь лет. Он говорит о Донбассе как о территории свободы. Регион в значительной степени заселялся как вольная земля.

Туда вкладывали инвестиции, и на Дон­басс сбегали люди со всего Союза, а не только с украинских земель. Скажем, представители народностей ханты и манси в 1937-1938 годы. Тогда после национального восстания в Ханты-Мансийском округе уничтожили 60 процентов коренного населения.

На Донбассе можно было потеряться, избавиться от голода, приехать и работать без паспорта. Но там преобладало право сильного. В своих воспоминаниях Петр Григоренко, который был главой парткома на одном из заводов в Донецке, описал ситуацию, которая сложилась в магазине. Несмотря на то что он занимал довольно высокий пост, коренной донбассовец сказал продавщице: «Что ты грача обслуживаешь? Да пошел он! Я тут начальник, он — никто». «Грачами» местные неуважительно называли приезжих.

На Донбассе сформировался такой котел, который переплавлял все: и жизни, и культуры. Чтобы в новых условиях вернуть в регион украинскую культуру, надо было системно и постоянно проводить не идеологическую, а большую культурологическую работу. Потому что идеологическая там худо-бедно проводилась, хотя была смешная, чужая и никого особенно не цепляла. Люди все больше себя ассоциировали со своим регионом, а не с Украиной. И разве эти процессы никто не видел? Они же были очевидны!

А потом вспомните этот лозунг «Спасибо жителям Донбасса за президента пид...раса». Те, кто его внедряли, думали о том, как это потом аукнется? Или считали, что такое не оскорбляет? Все это просчеты наших политиков, проблема отсутствия стратегии и тактики развития государства в целом.

«ВСЕ, ЧТО ПРОИСХОДИТ СЕЙЧАС В УКРАИНЕ, — ОТ НЕЖЕЛАНИЯ ДАВАТЬ ДЕНЬГИ НА КУЛЬТУРУ. ТЕПЕРЬ ПРИХОДИТСЯ ТРАТИТЬ НА ТЮРЬМЫ И ВОЙНУ»

— Это просчеты последних двух лет или и раньше политики также недооценивали ситуацию на Донбассе?

— И времен независимости, и последних года-двух. Тут все хороши. И Россия себя показала с такой стороны, что просто караул. Но вопрос не в соседней стране. Что бы мы о ней ни думали, ей по барабану. Давайте думать о себе.

Еще в советские времена я был сторонником тезиса и до сих пор считаю: каждый народ достоин той власти, которую имеет. Более того, я думаю, мы и такой не очень-то заслуживаем. Посмотрите на общество: апатия, бездеятельность, хотим хорошо жить, но не желаем нести ответственность.

Олег Федоров, создавший музей Василия Стуса в Донецке, еще пять лет назад говорил мне, что работники ФСБ России начали интересоваться архивами. А это же наследие, разнообразные документы, право собственности, кто с кем был, что говорил и так далее. Если дать возможность работать контрразведке соседнего государства, то за год она сделает возможным то, что случилось. Но обвинять россиян я считаю неконструктивным. Скажите: у нас есть СБУ? Что они в это время делали? Разве ничего не знали? Или, может, люди, которые тогда в спецслужбах работали, сегодня не у власти?

У меня в Луганске еще остается несколько знакомых. Один из них служит в храме Киевского патриархата. Священники сбежали, а он остался. Храм работает, община есть. Это сильная личность. Я с этим человеком объехал все райцентры Луганской области. Помню, мы отправились в Новый Айдар. Шел 10-й или 11-й год независимости, а из Киева туда, кроме как на выборы, никто не ездил. С нами поехали представители общества «Просвiта». С места в карьер они завели разговор о Голодоморе, подняли тему, которая не вызывала споров в центральных регионах, а там все еще была под запретом.

Возник скандал, пришлось всех успокаивать, мирить. Потом вечером выпили, попели украинские песни — вроде все нормально. По дороге назад я им сказал: «Люди, почему вы раньше туда не ездили? Вы думаете, что все сразу должны принять вашу правду?». Они мне в ответ: мол, это не наша, а общая правда. Я пытался объяснить, что просвещение может быть другим и навязывать ничего нельзя. Ответная реакция: «Они должны». Как же объяснить, что никто никому ничего не должен?

До сегодняшнего дня запад и восток Украины не делают попыток понять друг друга, отбросить то, что нас разъединяет, а оставить лишь те ценности, которые могут слепить наше общество в одно целое. Мы все хотим хорошо жить, работать, иметь прозрачные правила игры, понимать, как тратятся бюджетные деньги, все хотим, чтобы наши дети учились. И на этой основе можно многое сделать. Да, за 10 лет дыры войны не залатаешь. Но можно попытаться залатать за 20 лет. Нельзя начинать с постулата «Вы обязаны». И переименование библиотеки имени Надежды Крупской условно в Олени Теліги ничего не даст. Образование и самоидентификация, воспитание не только поверхностной гордости (флаг, гимн), а еще такой, что это мой город, я его люблю, могу гордиться его историей, — вот этого всего не было и нет до сих пор.

Мы живем в стране, где жители одного района часто не знают, что происходит в другом. В таких условиях очень просто манипулировать человеческим сознанием: какие страшные донецкие или какие ужасные бандеровцы. А это тоже культура, только в своем прикладном значении. И последствия, которые мы сегодня имеем, — от нежелания тратить деньги на культуру. Теперь приходится отдавать гораздо больше средств на тюрьмы и войну.

---

---

Как преодолеть сложившееся недоверие? Нет однозначных ответов. Я, например, последние полтора года вообще не смотрю новости по телевизору, в том числе и украинские. У меня нет к ним доверия. Я читаю информацию, которую нахожу в интернете. И пользуясь субъективными знаниями, рисую свою картину мира, которая сильно отличается от официальной картинки происходящего.

«НИ ОДНА ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИЛА НЕ СПОСОБНА ИЗМЕНИТЬ ПРИРОДУ ЛЮДЕЙ»

— У вас был опыт создания новой политсилы, когда вы в составе партии «Украина — единая страна» пошли на парламентские выборы в прошлом году. Следовательно, была и возможность повлиять на государственную политику. Что-то удалось сделать?

— Не думаю, что какая бы то ни была политическая сила способна изменить природу людей. Была милиция, стала полиция. Но граждане не начали ездить по дорогам правильно, иначе относиться к знакам. Они как нарушали правила, так и нарушают. Вот это для меня признак развития общества. И это ключевая современная проблема.

Мы давно знакомы с историком и журналистом Данилом Яневским, он меня в партию и пригласил. Заверил, что не будет никаких политиков. Я согласился, ведь риска попасть в политику не было. Потому что когда денег нет, политиков нет, технологий нет, то и шансов нет. Результат прогнозируем — мы были 20-ми по результатам голосования. Я просто знаю историю и общество, в котором живу. А оно предсказуемо на 99 процентов.

Меня интересует исключительно культурология. К политике у меня нет интереса. Я консерватор и противник перемен. Я аполитичен, просто люблю людей и землю, на которой живу. Все остальное меня волнует в значительно меньшей степени. По моему мнению, человек — это, условно, метафизика и саморазвитие. И если перемены не обусловлены внутренними потребностями саморазвития, они ничего дать не могут. Мировая история говорит, что любые революции вели к ухудшению. Сомнений, что после Майдана будет ухудшение, у меня не было. Так и вышло.

С другой стороны, в условиях, когда старшее поколение, которое обслуживало еще советскую власть, оказалось совершенно не готово к вызовам современности, взрыв был неминуем.

— В ваших словах чувствуется упадничество. Вы вообще верите в возможность модернизации Украины?

— А у нас нет выбора. Либо мы модернизируемся, либо погибнем. Есть много народов и стран, которые исчезли с исторической карты. Каждое время выдвигает определенные требования. Те, кто не соответствуют им, ставят под угрозу собственное существование. Поэтому либо мы будем достойно принимать вызовы, либо мир сделает вид, что нас тут не было.

— 3 сентября исполнилось 30 лет со дня гибели Василия Стуса. 6 января — 78 лет со дня рождения. За прошедшее время отношение к нему в Украи­не изменилось?

— Я 25 лет работал с наследием отца, пропагандировал его творчество. Потом немного отошел от этой темы и думал, что 30-летие со дня смерти организует кто-то другой. Но нет. Все снова пришлось делать самому, хотя на этот раз было значительно больше людей, которые помогали. А мне больше не хочется навязывать свою точку зрения. Мы просили о государственной помощи. Ее традиционно не было, зато никто и не мешал — уже неплохо. Когда мы делали марафон «Стус-Live», рассчитывали на участие 300-400 человек. Пришло в два раза больше. В целом я доволен. Радует, что нам удалось избежать политизации. Собрались люди с разными взглядами, которые встретились в одном месте исключительно из уважения и любви к Василию Стусу и его творчеству.

— На юбилейный вечер, посвященный 50-летию премьеры «Теней забытых предков», вы ходили?

— Конечно. Юбилей фильма тоже неплохо прошел. Просто стыдно говорить об оцифровке одной киноленты. К тому же не лучшей его копии. Если мы хотим вести речь о сохранении нашего культурного наследия, надо проводить оцифровку всего национального контента. А в этом вопросе стабильно ничего не делается. Но это и понятно, ибо экономическая и культурная ситуация в стране таковы, что не наведен порядок даже в государственных организациях вроде музеев. Что уж говорить о Госкино.

«ЛИЧНОСТЬ ОТЦА УМЫШЛЕННО ГЕРОИЗИРОВАЛИ, НО БЫЛ ЕЩЕ СТУС — ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СДЕЛАЛ САМ СЕБЯ»

— Когда вашего отца впервые арестовали, вам было шесть. Второй раз его арестовали через полгода после возвращения из заключения. Вы почти не общались, тем не менее написали книгу «Василий Стус: жизнь как творчество». Это была сложная работа для вас?

— 30 лет назад немногие знали, кто такой Стус. Когда мы с Михайлиной Коцюбинской (литературовед, филолог, племянница известного украинского писателя Михаила Коцюбинского. — «ГОРДОН») приняли решение готовить научное издание, это казалось идиотизмом и бредом — денег не было совсем. Мне даже кое-кто рекомендовал под издание брать бизнес-кредит. Пришлось послать. Это очень высокопоставленный сегодня человек, не буду называть фамилию. Но мы девять томов все же издали. И это стало первым научным собранием сочинений во времена независимой Украины. Успех этой работы подтолкнул к написанию докторской диссертации по биографии Василия Стуса, которую я собирался защищать, но передумал и ограничился монографией о жизни как элементе творческой самореализации.

Чтобы оживить украинский мир и сделать его интересным, мы должны знать свою историю. И эта книга была такой попыткой. Личность Стуса умышленно героизировали. Героика имела место, конечно. Но еще был Стус-человек, который осмысливал мир. И мне интересно показать, как отец делал сам себя, как проходил этапы роста, актуализировать его уроки, показать, что его мир — это прежде всего любовь, что нельзя позволять себе озлобляться, ведь ты приходишь сюда не для развлечения, и кто сказал, что жизнь должна быть к тебе справедливой, но если ты позволишь себе ненависть, то и мир тебе ответит тем же.

Что заставило семью переехать на Донбасс, в чем этот регион сформировал Стуса? Его родители бежали из Винницкой области. Условия бегства были такими, что моя бабушка только раз вернулась на родину, которую страшно любила, — когда умерла ее сестра. А выехала она оттуда в 1938 году, когда папе было полгода. Почему так произошло, почему они продолжали жить в Донецке, хотя чувствовали себя чужими в том окружении? Почему пребывание там для них было лучше, чем возвращение в Винницкую область?

Это вопросы, на которые я искал ответы. Не все варианты своих ответов я изложил в книге. И дело не в цензуре. Просто рядом со Стусом люди кажутся меньше, чем в действительности. У него были большие требования к себе, он высоко держал планку. Не каждый мог пройти по такому пути, который избрал себе отец. Через разные документы, интервью, записи, открываются другие люди и их слабости. Поэтому я сразу написал в СБУ заявление, чтобы не давали журналистам пользоваться документами из уголовного дела. Я вообще принципиальный противник того, чтобы журналисты ходили в архивы. Для работы с документами надо понимать динамику дела, искать дополнительную информацию, не просто раскрывать мотивы сиюминутных поступков людей, но учитывать еще и как складывалось, например, противостояние между первым секретарем ЦК КПСС Петром Шелестом и сменившим его в 1972 году на этом посту Владимиром Щербицким, как протекали другие дела и многое-многое другое.

Я остановил биографию на 1972 году, когда Василий Стус сделал свой выбор, и начались героические страницы его жизни. Кажется, много в этой работе мне удалось. С одной стороны, это литературоведческая работа, с другой — эмоциональный рассказ. В ней много элементов реконструкции истории, сведений, которые я получил от отца или других людей.

Но чтобы создавать такой продукт, надо иметь финансовую возможность год работать в архиве и жить в книге. Издание признали книгой года, мне дали Шевченковскую премию. Фрагменты переводили на несколько языков. Шли разговоры о том, чтобы сделать полный перевод. Однако Василий Стус — не очень известная миру фигура. Кто он, условно говоря, для немецкого бюргера? Поэтому ни одно издательство за такую работу не берется.

---

---

— Вы отметили, что отец был требовательным к себе и окружающие люди казались меньше, чем были на самом деле. А вам тяжело быть сыном Стуса?

— У меня нет выбора. Дети советских диссидентов либо воспитывались дома, в изолированном мире, либо попадали на улицу. Так вот, я воспитан на улице с ее дворовыми порядками, приводами в милицию и прочими ситуациями, которые помогли мне выработать свое отношение к жизни и решить, что именно для меня важно.

С класса, наверное, седьмого мне было уже все равно, какое мнение обо мне складывается у окружающих. Было то, что ты можешь и что не можешь, западло и не западло. Я подростком видел, как отец сделал очень сложной жизнь мамы. Общий язык с ним я нашел только в 15 лет, когда гэбисты пришли ко мне в школу и сказали, что он — предатель. Ага, смекнул я, раз предатель, значит, не все так плохо. Раз государство давит, значит, папа хороший.

Я так воспитан и всегда воспринимал государственную систему как враждебную силу. Человека нельзя обманывать, а обманывать государство — это святое.

У деда, который меня растил, родной брат в Житомирской области устанавливал советскую власть, был убежденным коммунистом. А у деда был принцип: жить так, чтобы людям, которых ты любишь, было хорошо. Даже когда на него серьезно давили (его накануне женитьбы вызывали в КГБ, чтобы он убедил свою дочь отказаться от замужества с безработным), ответил: «А если это судьба?».

Дед и отец оказали на меня влияние. Мой принцип — стараться понять правду другого, идти на уступки, где тебе хватает жизненных сил и силы воли. Но это мои принципы. Когда речь идет о Василии Стусе, работают несколько другие правила. Отец был человеком высокой работоспо­собности с Божьей искрой. Его путь не дал ему возможности полноценно работать, но он все равно раскрылся удивительно. У него отобрали право писать стихи, но он писал письма, хотя отправлять их близким можно было не чаще одного раза в месяц. В этих текстах много поучительного. Его размышления и сегодня вызывают интерес. Вспыхнуть, когда ты сидишь в болоте и стараешься, чтобы тебя не затянуло, крайне сложно. И совсем ужасно бывает вырваться из трясины, а потом столкнуться с невозможностью дышать.

— В 1980 году адвокатом вашего отца был Виктор Медведчук, позднее возглавивший Администрацию президента Украины Леонида Кучмы и ставший кумом российского президента Владимира Путина. Какую он роль сыграл на судебном процессе?

— Это довольно сложный вопрос. Но я считаю некорректным возлагать всю вину на Медведчука. Свою роль также сыграл и Союз писателей, члены которого кропали доносы и давали характеристики, помогая судьям. Медведчук — один из тех, кто несет ответственность за гибель Стуса, потому что на процессе не заявлял, например, о катастрофическом состоянии здоровья отца, да и вообще много чего не сказал из того, о чем должен говорить адвокат. Он строил свою карьеру. Всегда есть подобные ему. И сегодня многие люди так же идут по трупам в карьерных вопросах.

— Медведчук являлся членом контактной группы, вел переговоры в Минске, пытаясь решать не только судьбу отдельных людей, но и целой страны. Если он так вел себя на процессе Стуса, можно ли ожидать от него благородных поступков во имя Украины?

— Люди меняются. Каков сегодняшний Медведчук, я не в курсе. Не слежу за ним. Знаю одно: нам надо использовать все возможности для достижения своей цели. Но когда и где они откроются, известно только Господу Богу.

— Что для вас самое ценное в творчестве вашего отца?

— Скорее всего, атмосфера вокруг него. Возьмем, к примеру, перезахоронение отца и критические ситуации при подготовке к изданию его наследия. Складывались почти безнадежные обстоятельства: кто-то попал в ментовку, кто-то теряет самообладание, мы сами проводим эксгумацию, а над нами стоят менты и рассказывают, сколько мы будем сидеть за осквернение могил. Володя Тихий (сын диссидента, правозащитника Алексея Тихого, который содержался в одном лагере со Стусом, и умерший после тяжелой болезни в мае 1984 года. — «ГОРДОН») вообще один поехал за телом своего отца, потому что в Киеве люди листовками занимались. И вдруг появляется человек, который идет на большой риск, чтобы помочь, и все получается.

Или у нас остановилось издание, потому что нет денег. И тебе прямо говорят, что это никому не надо. Но снова появляются люди, которые помогают продолжить работу и издать еще один том. Так повторялось не раз. Вот эта атмосфера и есть самое ценное. Ведь только что-то действительно настоящее способно притягивать к себе.

Стуса тяжело читать. Главные его стихи герметичные. Надо иметь определенный багаж знаний, чтобы их постичь. Хотя можно воспринимать их словно звукопись. Как мне кажется, сегодня большинство попыток интерпретировать его творчество не слишком успешны. Да и свои комментарии к его стихам я не очень высоко ценю. Для меня вся работа над подготовкой наследия Василия Стуса была связана с саморазвитием. Скажем, у отца в 1972 году изъяли фотокопии трудов Карла Юнга на немецком языке, о котором в Украине тогда мало кто знал. И работая с творчеством отца, я был вынужден постоянно заниматься самообразованием, открывать новые имена, осмысливать его творчество в мировом контексте.

«ОТРАСЛЬ КУЛЬТУРЫ У НАС ПРЕДСТАВЛЕНА ДОСТАТОЧНО КОНСЕРВАТИВНЫМИ ОРГАНИЗАЦИЯМИ — МЫ ФИЗИЧЕСКИ НЕ МОЖЕМ ПОЧУВСТВОВАТЬ, ЗАЧЕМ ОНИ ВООБЩЕ СУЩЕСТВУЮТ»

— Вы с 2012 года возглавляете Национальный музей Тараса Шевченко в Киеве. Там была проведена реконструкция, после которой мнения разделились. Одни говорят, что здание изуродовано, другие — что музей стал похож на настоящее европейское культурное пространство. А вы сами как оцениваете этот труд и реакцию на не­го?

— Критика реконструкции меня не напрягает. Общественность желает все контролировать, часто не понимая сути проблем. Мы модернизируемся и в своем музее делаем то, что должны делать все в культуре.

Я согласился на эту должность только потому, что понимал — накануне 200-летия Шевченко можно что-то сделать. Времени и денег было мало. Музей погибал, были разрушены коммуникации, везде грибок, совсем не работала вентиляция. В старом корпусе из 32 вентиляционных шахт 31 не функционировала. Пришлось искать новые способы создания в помещении нормальных климатических условий. Пока шла реконструкция, музей почти все время работал.

Если смотреть на проблему шире, нужно понимать, что мы развиваемся теми темпами, которые можем себе позволить. Можно добираться в Америку самолетом, можно плыть на пароходе. Так вот, мы пока плывем. Но мы уже выбрали путь развития, принятый в Европе.

В Национальный музей Тараса Шевченко должна была прийти жизнь, и она пришла. Сейчас у нас много разнообразных мероприятий. За модель взяли польский опыт — это работа с разными категориями посетителей. Переориентировали экскурсионную работу, сделали ее более интересной. Пришлось поменять формат экскурсий, особенно для детей. Надо было найти у Шевченко то, что интересно современному ребенку, растущему в городе. Старые культурные коды для ребят, которые думают, что бананы растут в супермаркетах, уже не срабатывают. Также мы учитываем особенности физического состояния посетителей — к нам ходят дети с ДЦП, люди с проблемами зрения.

Глядя на проделанную работу, скажу так: мне не стыдно. Тем, кто с нами воевал, мы благодарны. За прошлый год пережили пять-шесть проверок. Злоупотреблений не нашли. К счастью, все деньги проходили мимо нас — на Киев и генподрядчика. У них есть специалисты, которые разбираются в тендерном законодательстве, в строительных нормах. В музее таких не было и нет. Моя заместительница возглавляет тендерный комитет, но она же культуролог. Ее легко подставить, обмануть, она не может оценить качество. А в строительстве жесткие условия: сроки, деньги, качественные показатели и гарантии.

Завершая эту тему, отмечу, что на реконструкцию за полтора года должны были потратить 50 миллионов гривен, из которых освоено 32,8 миллиона. Когда после Майдана поменялось правительство, с исполнителями работ не рассчитались. Поэтому ремонт не закончен.

Но есть проблемы с модернизацией. В той же Польше, когда готовились к юбилею композитора Фредерика Шопена в 2010 году, общественность тоже долго спорила, нужно ли модернизировать музей. Мы туда ездили перенимать опыт. Так вот, к юбилею Шопена Польша готовилась около 10 лет. Из них два года ушло только на наработку законодательной базы. А на реконструкции и переоборудование музея потратили 78 миллионов евро! Еще что-то нужно пояснять?

Также лучшим польским музеям ежегодно выделяется около миллиона долларов на развитие и оцифровку коллекций. Мы о таких суммах даже не мечтаем. Чтобы оцифровать фонды, музею необходимо около 20 миллионов гривен, а мы смогли найти негосударственного финансирования на 200 тысяч.

Нам до польской культуры очень далеко. Во многих сферах. Их журналистику, кино, театр, литературу, книгоиздательство невозможно сравнить с нашими. Еще и на уровень читательского интереса посмотрите. Раньше говорили, мол, мы читающая страна. А теперь оказалось, что никто особенно не читает. По этим признакам мы и должны судить о состоянии культурной сферы в Украине в целом.

Вот мы говорим: «Шевченко известен в мире». Но это же неправда. Его книги многие годы не переиздаются. Выставку в США к 200-летию организовывала диаспора, а не американские культурные организации. Практически не актуализируются его связи с современными ему деятелями всемирной культуры.

Надо понимать, что писателя или художника международной величиной делает уровень его культурных связей с известными именами и постоянное присутствие в мировом научном и культурном дискурсе. С этим у нас не все благополучно. Поэтому по-настоящему представить Тараса Шевченко миру Украине еще только предстоит. Нужно писать научные труды и популярные книги (например, «Шевченко и Польша», его увлечение идеями свободы), переводить произведения на английский, китайский, немецкий, русский и другие языки. Это и есть то, что называется культурой, и то, чем, увы, никто у нас не занимается.

---

---

— Это задача для соответствующего министерства. Кстати, сейчас многие творческие люди высказываются за роспуск Министерства культуры, поскольку оно не выполняет своих функций. А как вы считаете, такое ведомство нужно Украине?

— Проколы у нынешнего Министерства культуры есть. Но есть и одно большое достижение: охрана музеев стала статьей бюджета. Два года назад возникали колоссальные проблемы из-за недофинансирования. Был риск, что в любой момент уйдет охрана, и как тогда сотрудникам сохранять коллекции?

Нельзя постоянно полагаться только на чувство ответственности и моральные стимулы. Это хорошо в единичных экстренных ситуациях, но не может и не должно быть практикой. Когда позапрошлой зимой началась стрельба на Майдане, а в домике Шевченко поблизости как раз меняли забор, сотрудники музея ночевали там, оградив территорию обычной веревкой, говорили с людьми, и все обошлось. Не было ни одного инцидента. Но ведь всегда есть небольшой процент людей, для которых моральный сдерживающий фактор немного значит.

Наша культура, начиная с XIX века, как только стала осознавать себя именно украинской, закрылась от мира, оберегая свои традиции и язык. Когда Украина обрела независимость, надо было поменять вектор развития, открыться миру. А мы оказались культурно не подготовлены к новым цивилизационным вызовам и возможностям и продолжаем оставаться закрытыми. Мы всегда были донорами. Сколько наших людей уехали в Россию, Америку, Польшу. Оно и понятно. Человеку лучше там, где он может себя реализовать. А где лучше, в условном Нью-Йорке, Киеве или Шепетовке? Ответ очевиден.

Когда мы говорим о развитии культуры хотя бы в России, то должны понимать: там действовала имперская инерция. Даже нувориши, пришедшие к власти после развала СССР, осознавали, что на культуру и искусство надо тратить деньги. Всегда на эту сферу выделяли два-четыре процента бюд­жета, даже в самые трудные времена показатель ниже 1,8 процента не опускался. Так они удержали системные учреждения — музеи, театры, консерватории, книгоиздательство. Эта наследственность позволила постепенно перевести культуру на рыночные рельсы.

У нас же государство просто забыло о наследии. Чиновники, политики так и не поняли, что культурные ценности стоят гораздо дороже, чем условные нефть, газ и электричество. Стены музеев стоят дешевле, чем оригиналы Шевченко, которые в них хранятся.

Государство должно, наконец, определиться. Если уж оно является наследником того, что делает Украину Украиной, значит, обязано обеспечить соответствующее отношение к ценностям, их охрану, сбережение и популяризацию.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter